Лейтмотивом мемуаров царских сановников и белых генералов было: если бы царь провел комплекс глубоких и решительных реформ, то Февральской катастрофы 1917 года бы не было. Ни один из них не пытался настаивать на этих реформах.
Наверное, они оправдывали себя опасностью опалы, царской немилости - подобно унизительной отставке члена Государственного совета графа Призорова (Олег Басилашвили в "Снах" Бородянского и Шахназарова 1993 года), посмевшего подать по сему поводу верноподданический доклад государю, насмотревшись во сне на 1992 год. (Гуманные авторы не показали графу и графине 1918 год).
Но "до исторического материализма" были всякие клубы, салоны, офицерские собрания, масонские ложи. Была возможность договориться о совместном лоббировании реформ.
Впрочем, все понимали - последовательное проведение реформ означало достаточно либеральную конституцию (министры несилового блока точно должны были представлять парламентское большинство), отмена религиозной и национально-религиозной сегрегации (в смысле гражданского равенства для "каторжников с наганами из-за Черты", а также для армяно-григориан, старообрядцев и греко-католиков, снятие ограничений для польского и украинского языков), ограничение помещичьего землевладения. Ни император, ни Двор, ни большая часть истеблишмента к этому готовы не были.
Когда к 1914 уже подперло окончательно, как и в 1904, радостно решили, что панацея - это "Война за крест на Святой Софии"...
Совсем другое - с воспоминаниями бывших советских деятелей. Тут напротив: к августу 1991 года вели отклонения от сталинской политики, всяческий оппортунизм и уклонизм... Но в отличие от своих исторических предшественников, советские деятели, превратившие слово "реформизм" в одно из самых страшных идеологических ругательств, как раз постоянно модифицировали сталинскую модель, непрерывно импровизировали, аккуратно при этом ссылаясь на цитатный набор, "доказывающий" неизменность и преемственность Линии Партии. В отличие от деятелей последнего царствования, понимавших, что стройную и целостную модель, созданную при всех трех Александрах, можно заменить только на иную модель с четкой и единой внутренней логикой, и поэтому не решавшиеся настаивать на значимых переменах (а Столыпину и вовсе всячески мешая), советский истеблишмент старательно разбалансировывал систему, успокаивая себя тем, что некоторыми локальными вмешательствами основа затронута не будет...
И были очень удивлены, что все стало немедленно заваливаться, лишь только когда 30 лет назад попытались внести в еще сталинскую по своей сути систему немного демократии и немного рынка.
Ведь пропорционально изменения Горбачева были значительно меньшими, чем изменения, внесенные Хрущевым.
Достаточно сравнить помилование сотни диссидентов в феврале 1987 года и реабилитацию в 1955-1961 годах сотен тысяч "врагов народа" и целых народов; или горбачевско-рыжковский хозрасчет - и мощный разворот на ориентацию на массовое потребление советской экономики, проводимый начиная с сентября 1953 года.
Послесловие.
Тут ведь главное - единство логики системы. Путинизм показал, как политический сталинизм совместим с полностью капиталистической экономикой. И так - на протяжении полутора десятилетий.
А рыжковско-горбачевская экономическая шизофрения, когда в одном углу экономики - "дикий капитализм" кооперативов и малые предприятия, аффилированные с большими, а в другом углу - госсектор с безналичным рублем и традициями мелкого воровства, окончательно прикончила "полудемократический" перестроечный социализм года за четыре.
! Орфография и стилистика автора сохранены
