Профессор Игорь Моисеевич Клямкин опубликовал свои блестящие тезисы для конференции Dimensions and Challenges of Russian Liberalism в Турине в конце октября (см. Приложение).
У меня есть только два сомнения, которые хотел бы почтительно выразить.

Я не могу полностью согласиться с тем, что причиной попыток дополнительной имперской легитимации путинской власти стал "монархический", противоречивый с правовой точки зрения характер ельцинской конституции, что ослабляет сугубо конституционную легитимацию главы государства. Но совершенно бесспорной является постановка вопроса о том, что в условиях переходного периода любая российская власть будет считать правовую основу своей власти шаткой и искать дополнительную опору в традиции - в первую очередь, традиции империи. Или, как это именовали в советской историографии, традиции "укрепления централизованного государства".

Я также не столь пессимистичен в оценке либеральных перспектив в России.

Сперва по первому тезису. О так называемой "Конституционной константе Сперанского" я впервые услышал на выступлении профессора Александра Ильича Музыкантского (бывшего префекта ЦАО Москвы, одного из идеологов Демократической платформы в КПСС, сподвижника Ельцина и Г.Попова - первого столичного мэра).

Ее суть такова. В первую половину царствования государя императора Александра Павловича, когда в моде были конституционные проекты, Сперанский составил проект конституции. Очень либеральной по тем временам. Единственная проблема была в том, что монарх в ней выходил пятым колесом - избираемый парламент назначает правительство, оно руководит. Тогда опытный аппаратчик Сперанский сделал должность монарха над всеми ветвями власти.

Но это не помогло - историк Карамзин убедил уже собравшегося воевать с Наполеоном мощным превентивным ударом (и также, как потом Сталин, разделившего свои армии для этого, что имело совершенно одинаковые последствия в первые дни войны), что от конституций вся пагуба и есть (потом почти то же самое через 69 лет произнесет Победоносцев, добившись отставки Лорис-Меликова и других придворных реформаторов), и тот отправил Сперанского в опалу, обвинив в шпионаже в пользу Франции (как Сталин, открыто называвший под конец жизни Ворошилова шпионом английским).

И с тех пор повелось, что все конституционные проекты в России включали должность, которая была вне ветвей власти, и влияла на всех.

Так было с разработками Лориса-Меликова, с "Основными законами" 1906 года. В советских конституциях экстраординарная роль досталась компартии, т.е. монархом стал генсек.

Потом появилась конституция 1993 года, где президент руководил министрами, как высшее руководство исполнительной властью, издавал указы (законодательные прерогативы) и гарантировал права и свободы (судебные прерогативы).

Конституции, не имеющие в качестве своей компоненты такой "константы Сперанского" - первая советская или последняя советская - были недолговечны и почти не исполнялись на практике (из двух лет действия первой конституции независимой России год Ельцин был наделен чрезвычайными декретальными полномочиями, а потом не дал их отменить).

Однако, если рассмотреть эти полномочия более пристально, то получается, что они становятся "монархическими" только при условии трусости и продажности политических сил.

При фактическом руководстве правительством Бурбулисом, а потом Гайдаром, при премьерствах Кириенко и Степашине, а также при президенте Путине - у нас безусловно была однозначно президентская республика. Но при премьерствах Черномырдина и особенно Примакова, сказать так было уже невозможно. Особенно при премьерстве Путина.

Между прочим, при нем как премьере губернаторы избирались региональными парламентами (как в ФРГ). В результате у нас 4 года была настоящая парламентская республика, где руководил глава кабинета, опирающийся на огромное большинство в думе, и главы регионов, опирающиеся также на местных депутатов.

А потом вдруг опять стала "суперпрезидентская" республика.

При этом формально думский контроль над правительством даже усилился. Полномочия российского президента - это смесь полномочий* президента Пятой республики времен де Голля и американских президентов.

И никто не скажет, что во Франции и США была диктатура. Да, про правлении Генерала 1958-69 годов говорили - "режим личной власти".

Однако после Мая 1968 года вдруг этот режим входит в колею писанных норм, и при том же объеме конституционных полномочий, ни про Помпиду, ни про Жискар д’Эстена сказать "автократы" уже было невозможно.

Можно сказать, что если русское самодержавие "ограничивается удавкой" <вместо конституции>, то французский авторитаризм ограничен был Даниэлем Кон-Бендитом.

При "монархе" Ельцине он проигрывал конституционные суды - например, в деле о законе о реституции (депутаты очень не хотели возвращать обильно вывезенные победителями художественные ценности, даже те, что раньше принадлежали жертвами нацизма, хотя они не были отнесены к репарациям, а часто были генеральско-маршальскими трофеями).

И бесчисленное количество раз - при голосованиях. Если бы в апреле 1998 года депутаты уперлись бы так же, как сентябре того же года, Кириенко не был бы назначен премьером. Но в сентябре за спиной сопротивляющихся был Лужков, пропихнувший с помощью Явлинского свою креатуру - Примакова, а в апреле, напротив, власть еще была и монолитна, и щедра как никогда.

В мае 1999 года чуть было не был проголосован импичмент Ельцину: тогда депутат от фракции "ЯБЛОКО" Арбатов укорял президента за развал обороноспособности (в три раза сократил военный бюджет!), депутат от нее же Мизулина докладывала об антиконституционном и геноцидном ведении войны в Чечне.

Но стоило Ельцину сказать "Не так сели" и снять Примакова, как депутаты присели на полусогнутых от ужаса ногах.

В августе 1999 года могли не утвердить Путина, но все были так рады, что одновременно назначены выборы, что утвердили его мигом.

Дело в том, что перед этим с июня пускали слухи, что вновь назначат генерала Лебедя и уже премьером, а выборы и прочую болтологию закроют на несколько лет тяжкого созидательного труда. Поэтому на радостях, что выборы и сладкий кус лоббизма сохранены, парламентарии утвердили бы и черта в ступе.

В январе 2000 года Союз правых сил Кириенко, "ЯБЛОКО" и "Отечество - Вся Россия" (Лужкова-Шаймиева-Титова) отказались работать в Думе в знак протеста против того, что картель из КПРФ, ЛДПР и "Единства" Путина лишил их положенных "по понятиям" мест в парламентских комитетах и комиссиях. Пришлось переделить.

А вот в декабре 2011 года КПРФ, ЛДПР и "Справедливая Россия", криком крича о фальсификациях на выборах, общего требования о пересчете голосов не выдвинули, хотя могли создать трехпартийную правящую коалицию, убрав Путина. И при чем здесь какие-то юридические формальности?

Зюгановцы и мироновцы вовсю зажигали весной 2012, а осенью - слились в единую коалицию власти. При этом, по странному совпадению, одновременно было удвоенно госфинансирование партий.

Это можно отнести за счет того, что с 2000 года реальной "Внутренней партией" стали спецслужбы или их ветераны и были включены все механизмы воздействия. Но как бы не были управляемы партийные верхушки, и даже учитывая специфический характер ЛДПР, но партийные массы СР и КПРФ могли бы потребовать от руководства продолжения оппозиционной борьбы. Однако смирились.

И только к ущербности конституции это не имеет никакого отношения.

Теперь об имперской легитимизации власти. Путин и его окружение, конечно, воспользовались всеми советскими социальными практиками для восстановления полной политической управляемости, включая пропагандистские заготовки разгара Первой Холодной войны.

Но в полном объеме советская идеология с ее культом аскетического равенства, антибуржуазности и антиколониализмом не подходила. Тогда было взято то, что лучше годилось для авторитарно-рыночной системы - образы думской монархии и николаевского самодержавия - приблизительно в том виде, как о нем было известно населению из уроков в средней школе и экранизации классики. Только с заменой полярности, где мудрый Бенкендорф поучает Пушкина пониманию отечественной истории, а тот проникновенно впитывает (есть, есть такой фильм).

Ирония истории в том, что Путин, считая себя принципиальным консерватором, из трех веберовских вариантов легитимации выбрал именно революционный - победитель "старого" либерального режима 90-х, хотя в пропаганде пытается использовать оба других - и конституционный (законноизбранный - "не нравится, идите в суд") и традиционный - как продолжатель традиции Вечной России Рюриков-Романовых.

Мы не можем себя вести, не имея паттернов. Есть полузабытые паттерны брежневизма, и опираясь на них, пытаются разыграть Русский Модерн, но вместо Серебряного Века получается инсценировка фельетонов Вацлава Воровского. Великий случай обратил всеобщее внимание на то, что 54 года назад Носов, сочиняя "Незнайку на Луне", сочинил путинизм. Так ведь писатель вдохновлялся тогдашними антизападными фельетонами и карикатурами времён махрового расцвета Первой Холодной войны. А путинизм - это есть капитализм без протестантской морали и демократических ценностей. Нечто классически латиноамериканское или восточноазиатское. Только с поправкой на более высокий образовательный уровень и куда значительную степень социальной атомизации.

Дело в том, что путинизм - это не только "рыночный сталинизм", это попытка его эстетизировать формами южноевропейского монархо-фашизма 30-х годов, уродство которых так идеально вписывалось в картины деспотии подростковых сказок. Поэтому путинизм стал смесью "Каина XVIII" с его эпическим брифингом, посвященным атомному комару, и "Трех толстяков" с их вечными погонями полиции за смутьяном Тибулом-канатоходцем.

Имперский реваншизм же постоянно подчеркивается не только потому, что это является формой коллективной психотерапии для главного имперского народа, или потому что империализм и имперство были идеологией вновь возвращенных на роль "Внутренней партии" (в смысле этого термина у Оруэлла) спецслужбистов, но поскольку позволяет маскировать заодно реставрированный сословно-феодальный характер социума, явно противоречащий "действующей" конституции в любой ее трактовке.

От этого - постоянное ощущение того, что мы живем в старых книгах и фильмах своей молодости и юности. Когда идейные баталии дословно повторяют коллективное чтение вслух переписки Гоголя и Белинского, а политическая ситуация - именно что сюжеты сказок Шварца, как раз полемизирующие со сталинизмом в скрытом виде, в разрешенных рамках обличения монархии и капиталистической олигархии.

Поростекавшись вдоволь по древу, еще скажу несколько слов о либерализме. Конечно, у нас его нет.

Точнее, есть целых два его значения: первое, это - человек властный, но снисходительный, а второе - это сторонник повышения пенсионного возраста до 70 лет.

Но поскольку у нас нет сословия свободных и просвещенных собственников, защищенных от власти только нормами закона и общественным мнением, то нет и политических представителей этого сословия в виде либералов.

Однако роль либералов успешно выполняют две социальные группировки (до групп они не доросли) - буржуазные реформаторы и буржуазные революционеры. Сейчас они снова поссорились, потому что реформаторы вдруг решили, что им что-то удастся провернуть во время четвертого путинского срока (объяснив в исторически апробированной виттевской манере, что иначе - совсем кранты, и даже есть подвижки - опять, как и весной 2009 года, велели не сажать коммерсантов во время следствия).

Поэтому реформаторам очень не нравятся симпатии буржуазным революционеров ко всем деятелям, которые намекают, что четвертому сроку логичнее быть не "преобразовательным", но тюремным.

Да, в нынешней России нет преклонения перед сакральностью права и нерушимости прав меньшинств и достоинства личности.

А во Франции 230 лет назад оно было? Или были экономисты-физиократы в одном углу, мечтающие о римских гражданских добродетелях масоны - в другом, и простонародье, озверевшее от воровства откупщиков и спеси маркизов де Караба - в третьем?

И были ли либералы среди переселенцев на Диком Западе 150 лет назад? Или среди выходцев из бывшей Черты оседлости, создавших "параллельное государство", вполне эффективное и вполне демократическое, в Британской Подмандатной Палестине 80 лет назад?

Поэтому я убежден, что в России либерализм зародится - хотя бы "от сырости". А если серьезно, то слом существующей квазифеодальной системы неминуемо сделает политическим гегемоном именно вот это сословие свободных собственников. Просто потому, что главные враги этого сословия будут очень заняты - чиновники и силовики будут бегать от люстрации, а "олигархи" - от национализации.

______

* Вот из французской конституции Пятой республик 1958 года (под де Голля сделанной): "Раздел II. Президент Республики
Статья 5. Президент Республики следит за соблюдением Конституции. Он обеспечивает своим арбитражем нормальное функционирование публичных властей, а также преемственность государства.
Он является гарантом национальной независимости, территориальной целостности, соблюдения соглашений Сообщества и международных договоров.".
"Абитр всех властей и контролёр соблюдения конституции" - это вполне уже монархические прерогативы. Не хуже, чем наши "гарант прав и свобод". Причем срок каденции был 7 лет!
_____________

Приложение

"ПОЧЕМУ В РОССИИ НЕ СОСТОЯЛАСЬ ЛИБЕРАЛЬНАЯ АЛЬТЕРНАТИВА?

Проф. И.М. Клямкин. Тезисы выступления на конференции в Турине

1. Одним из главных (если не главным) факторов, заблокировавших в России либеральную альтернативу, стало отсутствие в стране исторических и культурных предпосылок для выстраивания правовой государственности. Их не было в интересах и ценностях нового политического класса, не было в формирующемся частном бизнесе, не было среди основной массы населения и даже у либеральных интеллектуалов правовые установки не доминировали. Последнее в значительной степени обусловлено тем, что философско-правовая мысль начала развиваться в России только в конце ХIХ века, до этого все без исключения идеологические течения юридизм отторгали, противопоставляя ему этические принципы ("совесть выше закона"). А в советский период либерально-правовая интеллектуальная традиция, формировавшаяся на рубеже ХIХ-ХХ веков, была отброшена и забыта, а потому на мышлении советской либеральной интеллигенции никак не сказывалась. При этом современные западные правовые практики (в частности, конституционные) выборочно заимствовались, но искажались логикой политической борьбы конца 1980-х-начала 90-х годов и исходное правовое содержание в значительной степени утрачивали.

2. При таком состоянии политического класса и общества в России после обрушения коммунистической системы и распада СССР ход событий вел к тому, что главным стал восприниматься не вопрос о том, как должно быть институционально устроено государство, а вопрос о том, кому должна принадлежать власть. А так как разные политические, гражданские и экспертные группы отвечали на этот вопрос по-разному, то на Конституционном совещании 1993 года не удалось договориться о тексте новой Конституции, и вопрос о власти осенью того же года был решен силой. После чего победившая сторона во главе с Б.Ельциным подготовила свой проект Конституции, провела его через референдум, и он стал Основным Законом страны. В нем президент, как глава государства, выведен из системы разделения властей и, учитывая объем представленных ему полномочий, фактически поставлен над ними. Это позволило в дальнейшем фактически подчинить законодательную и судебную ветви власти президентской, и стало одной из причин того, что в области законотворчества и правоприменения государство стало отдаляться от декларируемых в Конституции правовых принципов.

3. При слабой укорененности правовых принципов в культуре конституционное закрепление президентской властной монополии само по себе не могло обеспечить ее устойчивую легитимность, что и выяснилось в последний период правления Б.Ельцина. Поэтому власть именем закона начала при президентстве В.Путина дополняться ее традиционной для России легитимацией посредством апелляции к великодержавной имперской традиции, к праву, как таковому, индифферентной. Инерция имперского патриотизма наглядно проявилась в 2014 году в позитивной реакции российского общества на аннексию Крыма. Эта реакция показала, что право силы доминирует в российском менталитете над силой права – в том числе, и международного. И она же показала, что легитимность власти в России в значительной степени определяется именно ее способностью демонстрировать в политике верховенство силы над правом.

4. Сказанное не означает, что российское общество вообще лишено представлений о роли законности. Такие представления в нем сложились, но они накладываются на другое представление – о том, что власть выше закона, а сам закон – лишь один из инструментов властвования. В используемых российской властью механизмах управления можно обнаружить соответствие именно таким представлениям. Суть этих механизмов выражается формулой, которую В.Путин выдвинул в своей первой предвыборной компании 2000 года, - формулой "диктатуры закона". Потом она из политического обихода исчезла, но именно она, на мой взгляд, наиболее адекватно выражает утвердившийся способ управления страной и поддержания сложившегося в ней социального порядка. Сочетание этих двух не совместимых по смыслу слов (закон предполагает ограничение власти, а диктатура – власть, законом не ограниченную) означает диктатуру НАД законом, используемым как ее инструмент. Такое его использование обеспечивается фактическим подчинением законодательных, правоприменительных и судебных институтов президентской администрации, что позволяет власти защищаться от общества репрессивным законотворчеством (в том числе, и антиконституционным) и избирательным правоприменением, при котором во главу угла ставится принцип лояльности.

5. Причины, заблокировавшие в России либерально-демократическую альтернативу в 90-е годы, сохраняются и сегодня. Прогресса в правосознании общества не наблюдается, субъекты, заинтересованные в правовом порядке, в нем по-прежнему отсутствуют. В чем-то проблема даже усугубилась, так как сложившаяся постсоветская неправовая социальность еще менее податлива для трансформации в правовую, чем социальность коммунистическая. Эта постсоветская социальность характеризуется тем, что между государственной бюрократией и рядовым человеком появилась фигура частного предпринимателя, от бюрократии зависимого, в результате чего сама деятельность бюрократии стала разновидностью частного бизнеса. И чем ближе к вершине власти, тем этот бизнес крупнее, тем отчетливее проявляется в нем олигархические черты, тем больше оснований утверждать, что постсоветская российская государственность и российская социальность определяются формулой "власть-деньги-власть".

О том, как трудно такая государственная система поддается реформированию, можно судить по опыту Украины последних трех лет. По крайней мере, в тех случаях, когда реформирование осуществляется прежней элитой, сформировавшейся в той же системе. Украинский опыт показывает, что совокупный ресурс этой системы, настроенной на обслуживание частных и корпоративных интересов "олигархов", законодателей, чиновников, судей, следователей, прокуроров, несопоставимо значительнее, чем ресурс реформаторов и той части общества, которая настроена на системные преобразования. Этот опыт показывает, что для таких преобразований недостаточно изменить Конституцию и, в соответствии с принципом разделения властей, заменить президентскую форму правления на парламентско-президентскую. Более того, сами парламентарии, связанные с влиятельными группами интересов и от них зависимые, могут становиться основным звеном в механизме торможения реформ.

Поэтому при обсуждении вопроса о возможности либерально-демократической альтернативы в постсоветских странах надо исходить именно из того, что они постсоветские, от советско-коммунистических существенно отличающиеся. Наличный опыт не дает пока оснований утверждать, что такая альтернатива в обозримом будущем реалистична в смысле реформируемости этих стран их внутренними силами. В Украине испытывается возможность такой альтернативы при политической и экономической поддержке Запада, выступающего в роли внешнего субъекта преобразований и компенсирующего дефицит субъектности внутренней. Однако даже в случае успеха украинский прецедент не позволит уверенно утверждать, что либеральная альтернатива в обозримой перспективе реальна и в России.

6. Запад поддерживает Украину, как в свое время страны Восточной Европы, в ее цивилизационной ориентации на Евросоюз и при условии согласия на выполнение его требований и практического следования им. В России же сегодня такой установки не просматривается ни в элитах, ни в массовых группах населения. Последние четверть века показали, что Россия готова сотрудничать с Западом только для того, чтобы нарастить свою способность Западу цивилизационно противостоять. И переводить это противостояние в острые формы, актуализируя и акцентируя свою державно-имперскую традицию в случаях, когда действия Запада воспринимаются покушением на ее цивилизационную особость и сужением сферы ее цивилизационного влияния. И это та реальность, с которой предстоит считаться и Западу, и тем слабым силам, которые ориентируются сегодня на либерально-демократическую альтернативу в самой России. Считаться – не значит признать эту альтернативу невозможной в принципе и отказаться от усилий по наращиванию ее субъектности. Это значит, во-первых, отказаться от иллюзий насчет того, что альтернатива эта уже вызрела. И это значит, во вторых, не соблазняться толкованием ее слабости в пользу сотрудничества с державно-имперским мейнстримом, тем самым содействуя ему в продлении его исторического существования".

Евгений Ихлов

Livejournal

! Орфография и стилистика автора сохранены