Однажды выпиваю. Да и кто сейчас не пьет?
В. Высоцкий
Сижу как-то выпиваю. Да, один. На кухне. А что, нельзя? Что еще делать пенсионеру на свои, баснословные?
Долго ли, коротко ли — постепенно дохожу до кондиции. Хочется излить душу. А как? Гляжу наверх: что-то там вверху копошится, шевелится. Признаки жизни подает.
— Ты кто? — спрашиваю.
— Душа твоя, — отвечает.
— Поговорим по душам? Давай сюда. Место есть. Садись.
Садится так аккуратненько на тубареточку. Легкая, пылкая. Нежная. Неприкаянная. Наивная.
— Пьешь? — спрашивает.
— Пью. Что за вопрос? Сижу вот и пью.
— А зачем? Необходимость в этом какая?
— Необходимость? Ну, пить. Это раз. Пить. Это два. Только пить.
— Я смысл хочу понять. Тут атмосфера, что ли, тяжелая?
— Атмосфера? Тут? Какая атмосфера? Эх ты, наивность православная! Как тебе объяснить? Вот народ говорит (допустим, про меня): пьет. А чиновники говорят: спивается. (Они, не задумываясь, констатируют: народ спивается. У них — констатация в цифрах.) А на что еще такие "гигантские деньги" годятся? Жить-то на них нельзя. Только пить. Или "спиваться". Вот и пью. Вот и пьем. Вот и пьет народ... А что, есть варианты?
— Но ведь живут же люди как-то...
— Может, и живут. Ты кого имеешь в виду? Михалкова? Юмористов? Телевизионщиков, Антона или как его? Этого, бухгалтера... Силуанова? И прочих чиновных лиц, да не в обиду им эта кличка сказана? Может, они и живут не совсем погано. Может, даже радуются утреннему солнышку и свежему ветерку в своих многогектарных хоромах. А мне (или другим пензионэрам) чему радоваться? Я даже не могу слинять за бугор от их радующейся не в меру компании, чтобы забыть их необъяснимую мне радость. У нас радости очень разные, между прочим. Разница в денежном выражении в миллион раз создает разницу в радости тоже в миллион раз. Это аксиома. И для бухгалтера Силуанова это тоже аксиома. Он знает о ней, не понаслышке. Когда деньги выдает корешам в своем финансовом министерстве, которое народ душит налогами. Радуется тот, у кого денег больше. А, Силуанов? Что, не так разве? А, это ты, душа моя! Я думал — бухгалтер пришел. Есть вопросы? Не сердись только.
— Есть. Конечно есть. Ну, а прибавят тебе. Что тогда?
— Тогда будем говорить серьезно. Сколько прибавят-то? Быть или не быть? Вот в чем вопрос! Смириться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье? Ты, о душа моя, Гамлета-то помнишь? Вернее, Уильяма Шекспира? Я знаю — не прибавят ни хрена. И если вдруг, как говоришь, прибавят 10, 100 иль 1000 рублей, то будут возноситься перед нами в радостном восторге, что они любят нас и заботятся о нас. И потайным и хитрым образом присвоив миллионы для себя. А может быть, и вовсе миллиарды. Но, впрочем, не берусь судить о сумме.
— Так значит, дело все в деньгах? — душа меня спросила.
— Ну, ясный пень — в деньгах. С Гайдаровской реформы, с тех пор, как о деньгах заговорили. И до сих пор — всё только о деньгах. Талдычат и талдычат на каждом перекрестке. И про бюджет страны, все тот же Силуанов талдычит о деньгах.
— Но вот о чем хочу еще тебя спросить, — душа мне прошептала, — разве все измеряется в деньгах? Ведь есть критерии иные в нашем мире? Иль это все абсурд иль заблужденья нашего рассудка?
Я попытался задержать мою трепещущую душу, немного приземлив:
— Вот нам бы рассказал, пенсионерам, как наши те деньжищи, огроменные тыщи, потратит наш министр любимый Силуанов, и по дням, а может даже по часам, распишет, как надо деньги тратить.
— Допустим, берем один день какого-нибудь Ивана Денисовича. И чтобы Силуанов объяснил, и сколько же в конкретный день Денисыч может закупить: и молока, и хлеба, и мяса, и яиц, и колбасы, и сладкого, и рыбы, и рубашек, штанов, ботинок, лекарств (а их у временно больного пенсионера хренова туча), заплатить за квартиру, за ЖКХ, за вызов сантехника, починить холодильник, телевизор (потому что всё — старьё), купить ручку, бумагу, батарейки, корм кошечке и прочие непредвиденные расходы? И что же, душенька, по-твоему, он скажет? Да, врать, скорей всего, начнет, что денег нет. Еще — что молоко пить вредно, хлеб вызывает ожиренье, да и склероз и диабет, а мясо, особенно говядина, вредно мозгам, а яйца — те полезны не для всех, а колбасу есть нынешнюю не рекомендуют (почти все госканалы верещат об этом), а сладкое полезно только в детстве, а рыбы — той хватает не для всех, рубашки следует носить всем аккуратно, штанов на всех не напастись, ботинки можно проносить по 20 лет (и ты так носишь, Силуанов?) и гуталином чаще мазать (а гуталин, о господин министр, — тоже деньги), а вместо всех лекарств погрызть кору у дуба (есть очень ценные советы о коре), платить всем за квартиру, ЖКХ — так это же святое (а нам так хочется не переплачивать за них), а вызов всех сантехников и прочих техников — так это наше дело, и ручку и бумагу можешь украсть взять на почте, а батарейки — то копейки, ясно всем, а кошечек, собак не заводить придется, все потому, что будут траты на еду, леченье, вакцинацию, а это Дорогим Минфином не предусмотрено совсем.
— Ну ты, однако ж, пессимист, в натуре, — душа затрепетала.
На что я и доходчиво и просто, как показалось, тут же намекнул.
— Имею право. Давно здесь живу. И повидал, да и прочувствовал, изрядно. Ты предлагаешь испытать еще на людях воздействие законов Клишаса и Яровой? Зачем? Ведь очевидно, что законы эти — зло, и однозначно, как сказал бы Жириновский.
— Да, разговор, я вижу, задушевный. Задам вопрос? — душа меня спросила.
— Валяй, быть может, он последний в этой жизни.
— Ты, милый, не шути так резко. А вопрос такой: "Что мыслишь о реформе пенсионной? Я спуталась, и просто не пойму".
— Есть смысл предполагать, что реформа та промчится в два этапа. Этап ОДИН — уже осуществлен. Повысить возраст пенсионный. Но даже нам припудренный ВЦИОМ вещает, что народ наш вымирает, что смертность так превысила рождаемость, что мама не горюй. А пенсии не только не растут, но и напоминают жизнь в концлагере. Как тут не вымирать народу? И как ты мыслишь, душенька, сам Силуанов тут не видит связи? Да, как бухгалтер — он не может видеть. А как министр — он ведь не дурак.
— Да, тяжело не согласиться с этим.
— А я и не прошу. Все потому, что на любом углу я слышу только похвалу чиновникам, министрам, президенту...
— Какой-то диссонанс. Душевный и материальный. И как-то угнетающе витает. В общественном пространстве.
— Да, ладно. Вопрос ты задала. Этап ВТОРОЙ — совсем забыть про всех пенсионеров. Нет, может, будут исключенья, как всегда. Я не про то. Их, то есть нас, пенсионеров, извести как класс. Так делали уже большевики, уничтожая классы. Тут и для Силуанова доход в бюджет. Народ-то вымрет и незачем выплачивать на пенсии миллиарды. Их в фонд употребить стабилизационный. Для укрепленья государства. Чиновников то бишь. Что, разве нет тут смысла? Тут горы смысла. Горы, горы, нет предела.
— Да, задушевный нынче разговор. Я даже и представить не могла. Я думала: ты пьешь, а значит — ничего не соображаешь. Хотела разузнать, что деется в такой недоспиртованной башке.
— И что же ты в итоге поняла?
— Что жили мы с тобою душа в душу. И ты стремился, и мечтал, и жил, и мыслил, словно Гераклит Эфесский, что всё тут движется и ничего не стоит и, уподобляя сущее течению реки, что дважды в одну и ту же реку войти невозможно. И вот теперь, смотрю, мы где-то разошлись... И перестали быть, как бы сказать, единоверцы...
— Наверно, ты права. Я веру потерял в людей, законы написавших для меня и для моих коллег-пенсионеров, не верю "охранителям" законов, которые меня не охраняют, а охраняют только толстосумов, принявших лики благороднейших людей, а по сути — чиновников, бандитов, олигархов, почти священных патриархов, а судьям как поверить — судья где? — а прокуроры? Да что тут ни возьми, как говорится, причины нету ни одной, чтобы не спиться. И чтоб не удалиться в мир иной. Протопав по стопам второй, вот именно, ВТОРОЙ реформы пенсионной.
Ну а тебя, душа моя, я отпустил в полет. Чтоб ты летала нежная, наивная, живая. Чтобы существовала, не переживая. И чтоб вселилась, может быть, в наивного, простого, который хочет просто жить и зла не сотворить ни ближним, ни себе. И не желать ни зла, ни упоминанья злого.
— Тогда я и тебе, мой друг,
который уж не верит ни во что,
желаю самой слабой катастрофы,
чтобы вокруг, не глядя ни на что,
никто-никто, прочитывая эти строфы,
не рушил мир и не стрелял никто.
Возможно, вдруг, душа моя,
скользнув в пространстве нашем,
измерив, может быть, частичку бытия,
не встрепенется даже.
Замрет.
В предчувствии чего-то.
Чего?
Хотел бы знать и я.
