Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей.
Только помню, что стены с обоями.
Помню, Клавка была и подруга при ней,
Целовался на кухне с обоими.
В. Высоцкий
Когда это случилось и где это случилось — в каком городе, в каком поселке, на каком полустанке, то ли в ресторане, то ли в кафе, то ли в забегаловке — история молчит. Вместе со мной. Так тоже бывает. Не часто, но случается. Не со всеми, разумеется. Почему не помню, скажу потом. Если вспомню. Это как энтропия и турбулентность, возникающие частенько в головах депутатов и действующие на память и, соответственно, на поведение оных не лучшим образом. Я, кажется, столкнулся с чем-то эдаким.
Помню, сижу где-то за столиком, пью сидр. Кто-то из комментаторов-знатоков скажет: "Вечно он об алкоголиках". Нет, не вечно. Хотя эта тема действительно вечная. А уж в нашей-то действительности — бесконечно вечная. Ну, вы же сами знаете. Французы, кстати, тоже пишут о пьющих людях. Эрих Мария, который Ремарк, тоже писал о почти вечно пьющих. И что? И ничего. Стал нормальным писателем. Уважаемым и любимым у публики. Просто классиком. Может, публика тогда другая была? Может, у той публики не было геополитических катастроф в голове и проблем в мозгу. Не буду гадать, вызывая ярость масс, а попробую вспомнить всё, насколько это возможно. Потому что память можно запросто потерять или, говоря простым языком, — её отшибить. Чем можно отшибить — разговор не сегодняшний. Да и, скорее, не завтрашний. Итак, вся сущность субстанции, то есть конститутивный принцип, протекал примерно так.
Сижу где-то за столиком, пью сидр. Да, пью. Где — хоть зарежь — не помню. Помню, что сижу и помню, что пью. Ну, что помню — то и помню. В этот момент кто-то чувствительно плюхается вроде за соседний столик рядом со мной. Эту часть процесса я помню. Отрывочно. Вот то необычное начало примерно, с которого всё началось. Уж не обессудьте. Не мне, а кому-то совсем рядом был задан вопрос. Очень простой. А я, наивный гуляка, сидел рядом и тупо смотрел в до блеска начищенный никелированный кофейник. И пил сидр. Вы никогда в одиночестве не сидели за столиком? Напротив блестящего кофейника? Много потеряли. Хотя как сказать... Бабушка надвое сказала...
Действо разворачивалось примерно так:
— Как звать?
— Кого?
— Тебя.
— Никак.
— И меня — никак. Зови меня Алоизий Магарыч.
— Зачем?
— Это моя легенда.
Я подумал, что этот кто-то сейчас пошлёт этого Магарыча куда подальше, чтобы тот отстал и ушёл бороздить просторы вселенной. Но ошибся. Причина крылась в чём-то подсознательном, что ли? Если одно подсознательное (2-го собеседника) говорило, что надо слегка выпить и идти домой спать, то другое подсознательное (Магарыча), наверное, говорило о чём-то другом.
— Что надо?
— Ничего. Ничегошеньки не надо. Даже шоколада.
— Тогда что?
— Просто пообщаться. И всё.
— Зачем?
— Иногда хочется пооткровенничать. А в нашей конторе это не принято. А душу излить иногда так охота. Устал я.
— В какой конторе? И почему это я?
— Так я и сказал — в какой! А мне твой грим, антураж и прикид понравился. Вот и всё. Что тут непонятно?
— Пытаюсь понять. И что из этого следует?
— Ничего. Поговорим?
Я силился понять, зачем этот человек с невзрачным лицом (почти как у Путина), скорее не очень приятным (я видел его отражение в стоящей нержавеющей посудине), но с манерами, которые располагают к непринужденности, почти панибратству, предлагает общение? Так и не понял. Провокатор, что ли? С чего это? Зачем провоцировать именно здесь?
— Допустим, — собеседник сказал нехотя, почти с отвращением.
— Вот и хорошо, — невзрачный обрадовано потер руки. — Алоизий, — представился он, — На ты или на вы?
— Как получится. Булгакова читаете? — спросил собеседник дежурно.
— Да, и Булгакова, и прочую контрреволюцию.
— Почему же контрреволюцию? Сейчас вроде время другое.
— А наша контора — боевой отряд партии. Защищаемся как можем. И от контрреволюции в том числе.
— Большевиков-то, слава богу, нет, а авангард остался? Кого защищаем-то и от кого?
— Ну, да! Куда ж он делся, авангард? Традиции. Больше 100 лет традиций. А защищаем себя. Свои интересы. Да, большевиков нет.
— Но ведь партия сейчас тоже одна — "Ядерная Россия". Других-то партий, почитай, и нет в помине. Это не партии, а шифер какой-то. Им даже крышу крыть нельзя. Протечёт. Все развалится, если не дать денег этим партиям или группам или модераторам.
— Нет, и "Ядрёная Россия" — тоже не партия. Помнишь слова Ленина про интеллигенцию? Ты был на заседаниях этой партии? Там все физии и мордуленции — сплошь интеллигенция. Пробу ставить негде. Там те, которые мечутся между энтропией и турбулентностью, болтая ни о чем. А у нас контора серьезная. Мы руководим процессом. Ресурсами. Партия — это антураж, среда обитания. Светиться не нужно. Тихо и мирно ресурсить. Смысл важнее формы. Чем проще — тем лучше. От сложного к простому.
— Ясно. Это значит воровать? У народа, у страны?
Собеседник встрепенулся, возмущаясь.
— Почему сразу воровать? Брать своё. Которое вот оно — лежит. Валяется на дороге, как говорили про власть, доставшуюся большевикам. И что тут такого?
— Здорово у вас получается! Так власть забирают бандиты. Если действовать по закону — то нужно договариваться. С народом.
— А Ленин учил по-другому. Надо брать власть и удерживать её силой. Применяя террор. Затем и создавали боевой авангард партии. Чтобы защищать её собственность, идеологию. Людей перевоспитывать. Учить уму-разуму. Работать, короче, над людьми. Направлять в нужное русло. Чтобы турбулентности не было. И чтобы энтропия не вырастала на пустом месте. А у нынешних пусть растет и благоухает. Они нам не мешают.
— Это беззаконие. Нельзя осуществлять насилие над людьми, над их убеждениями, верой, мыслями, сомнениями, наконец. Люди имеют свойство ошибаться. Им надо помогать, учить их, давать знания и уверенность в завтрашнем дне. Разве нет?
— Прошли те времена, когда была сила в правде. Сейчас правды нет. Возможно, правд столько, сколько людей. В какую верить?
— Так это вы привносите столько лжи, что правда пропадает, или теряется, или обесценивается. Не врите — вот и всё. Намного станет лучше. Чище. Не берите грех на душу. Только вам это не надо.
— Ты — либерал? Или что-то в этом духе? Я — прав?
— Зачем вы обзываетесь? Никакой я не либерал. Я просто обычный человек, который хочет правды и нормальной жизни. Без интриг, вранья и провокаций. Что тут ненормального? Я же не называю вас фашистом. Но сходства выше крыши. Разве нет?
Он так захохотал, что все вокруг, переглянувшись, заулыбались. Он просто ржал от удовольствия, что ли. И, не смущаясь, кивнул, как бы подтверждая, что, видимо, согласен. И все это я наблюдал в отражении зеркального кофейника. Который немного уродовал изображения. Но суть-то оставалась.
— Да, несомненно, не с этой Германией, а с той нас связывают традиции. Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. И от НКВД многое осталось. Традиции, мой друг, не сохнут.
— Я вижу, не засохли. В разгоне демонстрантов, совершенно мирных, которых вы обязаны беречь, как собственных детей, попавших в западню. А вы — наоборот, их беспощадно бьёте, сажаете в автозаки, обвиняете в том, чего они не совершали... И это — ради вашей же наживы? Как подло. Тоже мне — контора.
Алоизий или как его там, быстро спарировал:
— А кроме нашей конторы существует спецназ ГРУ, отряды быстрого реагирования из МВД, Росгвардия, еще Э-шники, куча полулегальных групп, не говоря об ОМОНе и просто отрядах ВДВ. Да, этих групп уже столько, что про ЧВК почти не говорят.
— Вся суть всего лишь в том, что надо удержать в руках ресурсы. И деньги, и бюджет, и золотовалютные запасы. В каких-то искренних руках. Чтоб не пропало это даром. Стабильность тут нужна. И управляемость, конечно. А кто тут лучше всех распорядится? Конечно — мы. Силовые структуры. А ты что думаешь — народ? Народ ведь — это быдло. Так Ницше говорил и Ленин завещал. А мы, мы — продолжатели заветов. Заветов очень жизнестойких. Поэтому и правильных. Так что — терпи.
— Да, вы же власть в стране почти что захватили. И нет спасения от вас, раз лицемерите бесстыдно, на Ленина ссылаясь. Что ждет Россию? Хаос? Что? Без вас нельзя?
— Россию ждёт порядок. Власть упорядоченного вмешательства. И этот порядок непоколебим. Не как власть царя трусливая и непоколебимая. А как сильная и непоколебимая. Равняться надо на такую власть. Любить немного.
— И вот что я хочу сказать еще.
И он зловеще обрадовал, этот Магарыч.
— Власть взята окончательно и надолго. И наши парады, и голосование тому подтверждение. А народ просто должен смириться и любить то, что есть. Потому что это — хорошо, а могло бы быть ещё хуже. И многие чувствуют, что становится всё лучше и лучше.
Тут я и уснул. Сидр сделал своё дело. Меня отвезли на такси по адресу, указанному в визитке. И сдали с рук на руки.
И вот скажите: от чего я так устал (или расслабился) — от сидра, от пьянки или от светлого замерцавшего будущего?
Где нам говорят, что будет лучше и лучше. Уж лучше некуда. А нам говорят, что будет лучше, чем при коммунизме. При бессмертном Путине.
Как тут не уснуть?
