Пошёл в магазин. Пенсию всю уже проел, да молоком маркированным запил, и на лекарства угрохал, но жить-то надо, думаю... Или помирать? Что лучше — уж и не знаю. Наскрёб на хлебушко без маслица и даже без макарошек (как это дивно звучит из уст некоторых депутаток — а и хрен с ними, с дурами) — и двинул в "Пятерочку". Иду как обычно, ногами шаркаю, по сторонам смотрю, удивляюсь разнообразию жизни и её сакральным формам. В масочке, естественно, чтобы менты случаем не придрались и не утащили в своё логово для выяснения причин моего присутствия на свежем воздухе и страстного определения моего возраста. А для выяснения этих обстоятельств по их базе данных — это два раза плюнуть, а может и три. И больше всего боюсь, чтобы не долбанули резвые ихние головушки дубиной (то ли для разогреву, то ли для забавы, то ли от лихих подозрений по поводу меня в ихней голове — не знаю, ведь теперь власть в ихних руках беспросветная) по лысой моей башке, потому что чувство вины перед Родиной ощущаю постоянно и не без чувствительного участия мэра нашего любимого и обожаемого Сергея Семеныча, строго смотрящего за поползновениями в стане старичья. А он тоже старик уже. Это свое участие, эти свои Указы и выступления по Москве-24 он считает величайшей заботой о себе, о нас, несмышлёных и отсталых от ихней великой жизни, где что ни день — то свершение. Конечно, я согласен, что мы дурачьё, тундра неогороженная, что всё ещё чего-то хотим, требуем, особенно денег для продолжения жизни. А он популярно объясняет, что нам и так уже должно быть хорошо, смотрите, какое метро для вас отгрохали (а ездить в нём нельзя нам), какие развязки вам раскрутили (а ездить нельзя), какие электробусы пустили и пустим (а ездить нельзя) и т.д. Ладно, бог ему судья. Уж как-нибудь он кончит в этой жизни. Иду, значит, медленно.
Вдруг на полпути фигура такая, знакомая слегка. Думаю: где я её видел? И своим отсталым, бронзовеющим мозгом сообразил, не знаю даже каким числом — задним или передним, что, скорее всего, по телевизору. Знакомый жест, полуоборот, взгляд необычный, особенный, наклон головы, эти знакомые руки (но не знакомые ноги), будто видел только до пояса. И глаза, этот прищур, уши, прическа. Не может быть! Не может! Этого не может быть никогда! Даже вспотел. Одурел, прямо одурел.
— Ба! Владимир Владимирович! Вот так встреча! Это вы? Без охраны? В нашем Клондайке? Вы с ума сошли. Ну, нельзя же так!
— Нет-нет. М-м-э-э. Это не я. Это не он. Извините, мне некогда, спешу. И, вообще-то, я в маске. Вы обознались. Сейчас так легко обознаться. Даже камере по распознаванию лиц. Ведь все в масках.
— Простите за банальность, я вас по черепу узнал. И по туманной выразительности глаз. И по движению недремлющих рук. И по мимике открытой части вашего лица. А то, что под медицинской маской — это всё дорисовывается. Это вы, товарищ Путин!
— Прошу вас, не выдавайте пароли, явки, адреса. Мне необходимо скрыть своё инкогнито и выполнить задачу внедрения.
— Куда внедрения? Почему без охраны?
— Я хочу узнать о жизни моего народа. Чтобы никто об этом не догадался. А вот вас тут дёрнуло за язык. Прокол...
Я понял, что он стал злиться, потому что я угадал про него его страшную тайну. И пытался перевести тему в другое русло.
— Владимир Владимирович, а почему без охраны-то? Опасно ведь. Хотя вы, говорят, один семерых стоите. А что народ? Узнали про него нечто? Как он?
— Боюсь, что если он меня узнает, то понесёт меня, сдавив в объятиях до смерти. А я бы не хотел такой любви. Верней, такой любовной смерти. Сейчас иду спокойно в магазин купить продуктов к своему столу. Пригожин, повар мой, сейчас в отъезде. Поэтому я тороплюсь в "Пятерочку" вот эту. Да, кстати, хорошо, что с вами повстречался. Вы не могли бы одолжить хотя бы 10 000 рублей — 2 раза по 5000? Я думаю, их хватит. Свою зарплату забыл на рабочем столе в Барвихе, когда убегал от охраны. Я хотел бы купить вина хорошего. Из Италии, допустим.
— Бог с вами, Владимир Владимирович, окститесь, вы что — с Луны свалились? Ваше хорошее вино не в "Пятерочке" лежит. Может быть, Дмитрий Анатольевич или Владимир Соловьев вам смогут тут помочь? А скорее всего, клуб какой-нибудь закрытый для фирменных людей из высшего из света? Вот там и будет вам представлено наивкуснейшее вино в любом из ваших побуждений.
— Да, видимо, так. Ну, все равно, дадите десять тыщ рублей?
— Я дал бы вам 100 долларов и даже 200, если бы пенсия у меня была хотя бы 800. А лучше 1000. Баксов. Конечно баксов. И помог бы вам бродить под видом инкогнито. Вкушая прелести московского досуга. Но дело в том, что ваши указанья и указанья мэра нашего глубочайшего не позволяют нам, пензионэрам, смердам тупорылым и нищебродам по заветам ваших депутатов, иметь достойных и ответственных доходов, чтоб смог я вас в минуту эту поддержать.
— М-м-м-э-э. Я понял вас, коллега, как партнера. Как за единство поддерживающего. Я дам поручение товарищу Собянину. Чтобы он рассмотрел возможность повысить. Как вы говорите? Что?
— Пенсии, господин. Виноват, товарищ президент. Но только ваш Собянин такого порученья вашего не только не поймёт, а даже попытается изобличить и вредным объявить.
— Не надо так к Собянину с глубоким недоверьем относиться. И сделает он все, что прикажут ему где надо. А вы дадите мне эти 10 000 в долг?
И тут я, не сдержавши своих эмоций, кинулся на землю, причитая.
— Отец родной, нет таких денег у меня. Конец уж месяца. А пенсия одна. И я уж съел её почти до дна. И нет возможности так доживать свой век, когда ты чувствуешь: то ли ты мразь, а то ли человек.
И тут вдруг сзади кто-то мне по голове как вдарит! Хорошо, что я в шапке был. Очнулся быстро, осознав, где я и в какой стране.
— Ты выйдешь или поедешь в парк? Поезд в парк идет, дорогой товарищ. Там в полном мраке ты не сможешь выбраться наружу. Вставай и выходи. У нас один такой блуждал полночи. Пока не засветился, обнаруженный охраной. Что за люди!
Я, видимо, уснул один в метро. Меня заставили выйти из вагона. Но при этом сказали, что полиция меня на выходе поймает и выяснит, кто я такой и почему без маски. И почему такой вот пожилой, скорее старый, и ковидный.
А маска у меня просто съехала до подбородка. И я уснул, так как не смог выспаться ночами. У нас грузовики всю ночь привозят снег на пустырь от разрушенной школы, а потом вывозят его на снегоплавильные пункты. И я не сплю. Я старый и очень чувствительный. Как и Собянин и как Путин. Только живем мы в разных измерениях.
Я вышел из вагона метро. Это был последний поезд. Следуя заветам машинистов вагона, я двинулся в сторону эскалатора.
Наступил на ступеньку движущейся ленты. И чем выше я поднимался по эскалатору, тем хуже становилось мне. Всё кружилось перед глазами. "Нет, это не жизнь", — мелькало в голове. И всё больше мне хотелось умереть...
